О Романтиках, или «Как вы относитесь к книгам Александра Грина»?

Дискуссия Николая Козлова, известного своими книжками по психологии, с читательницей о том, стоит ли читать Грина.

Вопрос от Инэле

Николай Иванович, как Вы относитесь к книгам Александра Грина? Кто он для Вас - отвлекатель от реальности, романтический бездельник, уводящий наивных в мир бесплодных фантазий, или мудрый учитель, помогающий разобраться, как серую реальность сделать цветной и увлекательной самому, не дожидаясь, что "прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете?" Или, может быть, Вас его книги вообще оставили равнодушным? Ответьте, пожалуйста, очень интересно сравнить свое впечатление с Вашим…

Ответ

Когда я разрешу себе быть бездельником, я куплю себе дорогого коньяку, закурю себе толстую сигару и начну играть в компьютерные игры. Или буду читать Грина.

Почитай о Грине — http://grinlandia.narod.ru/bio/bio.htm

Грина хорошо читать молодым девушкам, живущим на содержании родителей и мечтающим перебраться на содержание к кому-нибудь еще.

"Иногда я писал стихи и посылал их в "Ниву", "Родину", никогда не получая ответа от редакций, - рассказывал Грин. - Стихи были о безнадежности, беспросветности, разбитых мечтах и одиночестве, - точь-в-точь такие стихи, которыми тогда были полны еженедельники. Со стороны можно было подумать, что пишет сорокалетний чеховский герой, а не мальчик…"

Все это, конечно, славно, и на скамейке под луной — даже здорово, только — замуж за такого выйдешь? Надеюсь, что нет.

В реальности так и было — Александр Гриневский никогда не был счастлив в личной жизни. Девушки с ним не связывались. Он был добр и доверчив, но печален и неразговорчив, ходил тяжело, как ходят грузчики, надорванные работой.

Цитирую:

Дореволюционные газетчики, строя догадки, утверждали, что автор "Острова Рено" и "Капитана Дюка" - старый морской волк, который обошел все моря и океаны. На самом же деле Грин плавал матросом совсем недолго, а в заграничном порту был один-единственный раз. После первого или второго рейса его обычно списывали. Чаще всего за непокорный нрав.

Переведи: работать в нормальном коллективе он не умел.

О Грине спорят по многим позициям, но в одном схожи практически все: он был неудачником. Жил он тяжело, криво, ночевал частенько в цистернах, мог неоднократно умереть (я бы сказал, только по собственной глупости), а как результат — 52-летний А. С. Грин умер от хронического истощения.

Грин — это мечтатель, который был разочарован, увидев реальный паровоз. Он показался Саше Гриневскому маленьким и серым, потому что Настоящий Паровоз в его воображении был размером с Каланчу.

Цитата из автобиографических воспоминаний А.Грина:

"Когда еще юношей я попал в Александрию, - пишет он, - служа матросом на одном из пароходов Русского общества, мне, как бессмертному Тартарену Доде, представилось, что Сахара и львы совсем близко - стоит пройти за город. Одолев несколько пыльных, широких, жарких, как пекло, улиц, я выбрался к канаве с мутной водой. Через нее не было мостика. За ней тянулись плантации и огороды. Я видел дороги, колодцы, пальмы, но пустыни тут не было. Я посидел близ канавы, вдыхая запах гнилой воды, а затем отправился обратно на пароход».

Примерь к себе: вы встречаетесь, он о тебе фантазирует по своей обычной привычке, а потом ты выходишь за него замуж и начинается обычная жизнь. Где нужно работать, вставать ночью менять пеленки ребенку, вечером ложиться вовремя, а также учиться чему скажут и вообще жить по правилам жизни, что конечно погано. Догадайся, ближайшие перспективы решений такого мужа — алкоголь или, что почти то же самое, компьютерные игры.

Романтики прекрасны своими высокими замыслами — но тяжелы тем, что эти высокие замыслы, по их замыслу, должны воплощать кто-то другие. А не они. Рядом с ними живут не-романтики: обыватели, или, по-синтоновски, здоровые животные. Вместо высоких замыслов у них вполне приземленные, то есть вполне реальные, а еще точнее — эгоистические интересы, но характерно то, что себя они обслуживают сами и цели свои  (да, не самые высокие — проблемы человечества в целом их волнуют мало) достигают за свой счет.

Соответственно, от романтиков стоит взять чистоту и высоту помыслов, а от нормальных людей — привычку работать каждый день, чтобы помыслы превращать в замыслы, замыслы — в намерения, намерения — в четкие планы и далее просто воплощать. Вот будет здорово!

Нормальная героическая жизнь.

Николай Иванович, спасибо за ответ о Грине. Если позволите, я еще уточню. А разве Грэй, Друд и Битт-Бой - не творцы в Вашем понимании? Заботились не только о себе? Более чем. За чей счет? Точно не за чужой… А сам Грин - разве навсегда остался тем Сашей Гриневским, которого Вы очень точно описали? И можно ли назвать неудачником человека, чьи книги пережили его уже почти на целый век? И как он мог более активно действовать в конце 20-х - начале 30-х годов? Чтоб его не только перестали печатать, но и посадили? Спрашиваю потому, что, как это ни забавно, мое превращение в самостоятельного человека из девочки, которая вот именно ищет, кто б ее спас от родителей, началось именно благодаря его книгам - Ваши добавились потом. Ассоль ведь тоже сама себя кормила - игрушки делала…

"Ассоль ведь тоже сама себя кормила - игрушки делала…" - пишет Инэле.

Инэле, я тоже воспитывался на этой литературе и все эти персонажи вызывают у меня человеческую симпатию и сочувствие. Капитан Грей достоин большого уважения - как мужчина, как капитан и как успешный торговец, о других гриновских персонажах сказать не могу - те произведения толком не читал. Но если я начинаю читать "Алые паруса" внимательно, у меня рождаются уже другие чувства и к Ассоль, и особенно к ее отцу - Лонгрену. Прошу прощения за некоторую категоричновать и агрессивность в моих комментариях ниже, это скорее я ругаюсь сам с собой, потому что во мне все эти романтические черты также до сих пор присутствуют.

Малообщительный по натуре, после смерти жены Лонгрен стал еще замкнутее и нелюдимее. По праздникам его иногда видели в  трактире, но  он никогда не присаживался, а торопливо  выпивал за стойкой стакан   водки   и   уходил,  коротко  бросая   по   сторонам  "да",  "нет", "здравствуйте", "прощай", "помаленьку" -- на все обращения и кивки  соседей. Гостей он  не выносил, тихо спроваживая  их  не силой, но  такими намеками и вымышленными обстоятельствами, что  посетителю не оставалось  ничего  иного, как выдумать причину, не позволяющую сидеть дольше. Сам он тоже не посещал никого; таким образом меж ним и  земляками легло холодное отчуждение.

Нормально это? Хорошо это? Едва ли такая отчужденность — достоинство, но для романтика это нормально: потому что низкие люди вокруг не могут понять его высокую душу. А то, что за эту асоциальность приходится платить и ему, и его близким — его волнует мало, потому что он романтик и вопрос: «Кто будет платить?» его не волнует. Он выше этих низких вопросов.

Не говоря уже о  том, что редкий из них способен был  помнить  оскорбление и  более тяжкое, чем  перенесенное Лонгреном, и горевать так  сильно, как горевал он до конца жизни  о Мери,

Никогда не забывать оскорблений, носить оскорбление в своей душе всю ближайшую жизнь — для романтика это достоинство. А для вас?

-- им было отвратительно, непонятно, поражало их, что Лонгрен молчал. Молча, до своих  последних  слов,  посланных вдогонку  Меннерсу, Лонгрен  стоял; стоял неподвижно, строго и тихо,  как судья, выказав глубокое презрение к Меннерсу --  большее, чем ненависть, было в его молчании, и это все чувствовали. Если бы он  кричал, выражая жестами или суетливостью злорадства, или еще чем иным свое торжество  при  виде  отчаяния Меннерса, рыбаки  поняли  бы  его, но он поступил иначе, чем  поступали они -- поступил внушительно, непонятно и этим поставил  себя выше других, словом,  сделал то, чего не прощают.

Верно. Для Лонгрена это новость? Люди такие, какие есть; кто их сделает лучше — неясно, понятно только то, что Лонгрен в этом не участвует никак. Не настаивая, я бы сказал, что Лонгрен людей не любит. Потому что тот, кто любит, в жизни любимых участвует и хочет любимым помочь.

Никто более не кланялся  ему, не  протягивал руки,  не бросал узнающего,  здоровающегося взгляда.  Совершенно  навсегда  остался  он в  стороне от  деревенских  дел; мальчишки,  завидев его, кричали вдогонку: "Лонгрен утопил Меннерса!". Он не обращал  на это  внимания.  Так же,  казалось, он не замечал и  того,  что  в трактире или  на  берегу, среди  лодок,  рыбаки умолкали в его  присутствии, отходя в  сторону,  как  от зачумленного.

Думаю, что цивилизованный человек заранее побеспокоился бы о том, чтобы его окружение понимало — ну, хотя бы часть окружения, люди ему более близкие. И в случае трудных ситуаций и возможных недоразумений цивилизованные люди снова заботятся о том, чтобы их поняли правильно и чтобы их репутация была на высоте. Если же мы играем в недоступную возвышенность и так унижаем окружающих, едва ли стоит удивляться, что окружающие будут отвечать взаимностью. И едва ли правильно в таком случае ответственность за их агрессивность возлагать только на них. Да?

Случай с Меннерсом закрепил ранее неполное  отчуждение.  Став  полным, оно вызвало прочную взаимную ненависть, тень которой пала и на Ассоль.

Ага. Правильно. Теперь за его принципиальность будет платить еще и Ассоль, дочь его любимая.

Ассоль иногда спрашивала отца: -- "Скажи, почему нас не любят?" -- "Э, Ассоль, -- говорил Лонгрен, -- разве они умеют любить? Надо уметь  любить, а этого-то они  не могут". -- "Как это -- уметь?"  -- "А вот  так!"  Он  брал  девочку  на  руки  и  крепко  целовал  грустные глаза, жмурившиеся от нежного удовольствия.

Супер. Лишил дочь друзей и нормального детства, на себе ответственности не чувствует никакой, во всем виноваты недоросшие до его высоты окружающие.

Играя, дети гнали  Ассоль, если она приближалась  к ним, швыряли грязью и дразнили тем,  что будто отец ее ел человеческое мясо, а  теперь делает  фальшивые деньги.

Обустроил такое отношение детей к Ассоль ее папа, Лонгрен, который может все это наблюдать ежедневно и оставаться при убеждении, что именно в этом проявляется его любовь и именно он любит свою дочь по-настоящему.

Хозяин игрушечной лавки  начал в этот  раз  с того, что  открыл счетную книгу  и  показал  ей,  сколько  за  ними долга.  Она  содрогнулась,  увидев внушительное трехзначное  число. -- "Вот сколько  вы забрали  с  декабря, -- сказал торговец, -- а вот посмотри, на сколько продано". И он уперся пальцем в другую цифру, уже из двух знаков.

--  Жалостно и  обидно смотреть. Я видела  по его лицу,  что  он груб и сердит. Я с радостью убежала бы, но, честное  слово, сил не было от стыда. И он  стал говорить:  --  "Мне, милая,  это больше не  выгодно…»

Ага. Лонгрен с дочерью живут на чужие деньги, но даже цифру, сколько они задолжали, ему должен сосчитать тот, на чьи деньги он живет. И тут, кто его содержит, конечно, последняя скотина, если все-таки решил заговорить о том, что на чужой шее ездить нехорошо.

А какое решение принимает Ассоль: освоить новые профессии, чтобы расплатиться по долгам, или смотать из этой неудобной для нее ситуации и продолжать жить за чей-то счет? Читайте: у Ассоль желание сбежать.

При этом Ассоль вполне под стать отцу, так же беспомощна: даже свое решение сбежать не может осуществить самостоятельно — понимаете, вот сил никаких нет у вполне взрослой девушки. Вот ведь горе какое!

Не  раз, волнуясь  и  робея, она  уходила ночью  на морской берег, где, выждав рассвет, совершенно серьезно высматривала корабль с Алыми Парусами. Эти минуты были  для нее  счастьем;  нам трудно так уйти в сказку, ей было бы не менее трудно выйти из ее власти и обаяния.

     В другое время, размышляя обо всем этом, она искренне дивилась себе, не веря, что верила, улыбкой прощая море и грустно переходя к действительности; теперь, сдвигая оборку, девушка припоминала свою жизнь. Там было много скуки и  простоты. Одиночество  вдвоем, случалось,  безмерно тяготило ее, но в ней образовалась уже та складка внутренней робости, та  страдальческая морщинка, с которой  не внести и не получить  оживления. Над ней посмеивались, говоря:

-- "Она тронутая, не в себе"; она привыкла и  к этой боли; девушке случалось даже  переносить оскорбления, после чего ее  грудь  ныла, как  от удара. Как женщина, она была  непопулярна  в Каперне,

Как я слышу, здесь основные ноты: «грустно переходя к действительности», «беспомощность» и «неизбежность страдания». По науке — экскапизм и асоциальность. Если по-русски, то где-то так:

Жизнь неправильная, все вокруг поганки, хорошо бы из жизни смотать, только сил на это нет… Избранные приличные где-то далеко, сама я до них конечно же не доберусь, и это их забота меня найти и меня отсюдова забрать.

И еще раз: «Как женщина, Ассоль была  непопулярна в Каперне». Это то, что романтики получают по своим заслугам и за что всегда винят других. Соответственно, принцы на белых конях под алыми парусами за ними приезжают только в очень литературных произведениях.

Неожиданное продолжение

Письмо от Инны:

Николай Иванович, здравствуйте!

Вас беспокоит Инэле – та, что спрашивала про Грина. На самом деле я – Инна. Раньше была Инна Вольфсон, теперь по мужу – Соколовская. А Инэле – так, на идишский манер, меня зовут друзья-израильтяне. Пригодилось вместо ника, когда оказалось, что одна Инна на форуме уже есть. Простите, пожалуйста, что вылезаю со своим письмом так поздно. Просто не была уверена, что она Вам нужна – моя обратная связь. Но потом увидела, что наш короткий диалог Вы перенесли на свой сайт, и поняла, что сильно перед Вами виновата. Хочу извиниться, и попытаться загладить свою вину. Кроме того, за добро положено платить добром, а сейчас, как мне хочется надеяться, есть некоторый шанс, что не только мне от Козлова, но и Козлову от меня может выйти польза. Ну, как бы там ни было, в крайнем случае – Вы просто не дочитаете или отмахнетесь, правда?

Хочу сразу оговориться – все, что я напишу, это, конечно, мое субъективное мнение, которое я не собираюсь и пытаться выдавать за истину в последней инстанции. (В скобках, однако, для пущей важности, имею право добавить, что за работу, это мнение выражавшую, я несколько лет назад получила степень магистра).

Итак, начнем, благословясь. Конечно, с очень многим из того, что Вы сказали о Грине и его героях, спорить бессмысленно. И моряком Грин так и не стал, и в цистернах в молодости ночевать ему приходилось, и настоящий паровоз его, 16-летнего, разочаровал, и в личной жизни он поначалу счастлив не был. Могу даже добавить: в детстве и юности он «всегда дорисовывал мечтами недостатки своей работы», и, попав на корабли, не спешил освоить профессию – думал, «это должно произойти как-то само собой». С Лонгреном – тем более, крыть нечем. Ничего нет хорошего в том, чтобы так резко отгораживаться от окружающих, восстанавливать их своим высокомерием против себя, не делая даже попытки защитить свою репутацию и быть понятым. Не здорово и вечно таскать в душе оскорбление,  и не искать способы объяснить людям, как бедно и глупо они живут, помочь им стать лучше и зажить свободнее и счастливее. А уж под тем, что в жизни хорошо высоту и чистоту помыслов совмещать с привычкой работать каждый день – я бы сама с радостью подписалась. (Грин, кстати, я думаю, тоже). Но только почти все перечисленные минусы сразу перечеркиваются вертикальной черточкой посредине, если разобраться, откуда они берутся, что означают, и, главное, когда они у Грина исчезают. Попробуем?

Вы помните, конечно, знаменитую «Морфологию волшебной сказки» В. Проппа? Хотел человек систематизировать волшебные сказки – и обнаружил, к своему огромному удивлению, что все они – вариации одного и того же сюжета: Вредитель делает гадость, Герой вместе с Антигероем, чертыхаясь, отправляются эту гадость устранять, по дороге напарываются на Дарителя, устраивающего им проверку на вшивость, которую Герой благополучно проскакивает и получает в награду Волшебного Помощника, а Антигерой – соответственно, обламывается. Ну, дальше генеральное сражение с Вредителем, меч – голова с плеч, Герой преображается и, очень довольный собой, в новом качестве возвращается восвояси. Финал-апофеоз. Наверняка Вы, Николай Иванович, знаете и то, что, по мнению юнгианцев этот увлекательный сюжет – не только сценарий древнего обряда инициации, как думал Пропп, но и отображение психических процессов коллективного бессознательного, а Герой, Вредитель и прочая компания – не что иное, как архитепические образы. Т.е. волшебная сказка – универсальный сценарий взаимодействия со сферой бессознательного, восстановления утраченной целостности личности, духовной инициации. Причем сам по себе анализ сказки – один из путей этой инициации. Понимая сказку, мы приближаемся к пониманию самих себя. (Что это действительно так, мне пришлось убедиться на собственном опыте: анализ сказочных сюжетов и самоанализ, как оказалось, процессы действительно неразрывные. Такое сопротивление полезло…).

Дальше все просто. Недаром же Грина называют сказочником: с первого взгляда видно, что его персонажам отлично подходят архетипические сказочные роли, а сюжетам – элементы универсальной пропповской схемы. А раз так – значит, и книги Грина подсказывают читателю дорогу к самому себе, дорогу освобождения.

Причем, что еще интереснее – если все гриновские произведения, от первого до последнего, рассмотреть как единый сюжет – то и тут мы увидим все ту же историю схватки Героя с Вредителем. И не удивительно – ведь сам писатель, вместе со своими персонажами, шел той же дорогой самопознания и совершенствования.

А на этом пути – реально ли избежать этапа отчуждения от привычного окружения, стремящегося загнать тебя в старые тесные рамки? Не могу утверждать категорично, но похоже, что нет. Потому и жаль мне, что Вы не помните остальные книги Грина – ведь «Алые паруса» - далеко не самое философски зрелое его произведение (а почему тогда самое знаменитое – это вопрос для отдельного разговора). В этой повести, действительно, очень еще силен мотив враждебного окружения. Лонгрен – Герой, осознавший влияние Вредителя – жизненной инерции (а не фиг было в раю яблоки жрать, как говорит мой муж). И он, как может, сопротивляется ее стремлению убить все самостоятельное и творческое, загнать живую душу в мертвые шаблоны. И даже – выдерживает испытание Дарителя – Фортуны, совершает внушительный, странный поступок, оттолкнувший от него окружающих. Совершает его даже дважды: второй раз – когда решает не  отнимать у Ассоль ее сказку о корабле с Алыми парусами. Но до Генерального сражения, до встречи с Ослепительным Событием, подвергающим понятия о жизни «тому последнему набегу резца, после которого мрамор спокоен в своем прекрасном сиянии» (не в смысле познания конечной истины, но в смысле – выбора пути, на котором с каждым шагом истина будет все ближе и ближе, единственная – и вечно изменчивая), он добирается вместе с дочерью только к концу книги. И потому до этого – боится говорить с соседями, не пытается им помочь. Не потому, что не любит людей. А потому, что еще боится осмеяния, не умеет так «фильтровать базар» собеседника, чтобы не пускать в душу то, чему в ней не место. Для этого надо подняться на новый уровень, преобразиться, что и происходит со всеми троими – и с Лонгреном, и с Ассоль, и с Грэем - в финале. Генеральное сражение Грэй выигрывает в тот момент, когда понимает, благодаря встрече с Ассоль, «одну нехитрую истину. Она в том, чтобы делать  так  называемые  чудеса своими руками».  Помните, как он после этого говорил о своем замысле  с Пантеном,  с лейтенантом встретившегося им в море военного корабля? А следующий герой Грина – Друд в «Блистающем мире» уже с самого начала романа не только не боится говорить – он уже не может молчать: «Это единственное ядро, к которому я привязан».

Вот только – как говорить, если живое знание нельзя передать в готовом виде (спаси нас, Господи, от проповеди неофитов!)? Если задача – не столько дать ответ, сколько разбудить дух вопрошания, подсказав направление поиска? Грин, добравшись до этой стадии, выбирает самый писательский способ: он создает художественные образы, шифруя в них тот самый алгоритм личностного роста. При этом он активно пользуется  приемом остранения, который, как писал Шкловский, помогает вывести читателя «из автоматизма  восприятия»,  заставить  его  заново увидеть предмет,  сделать привычное необычным,  странным. Получается тройной эффект: мало того, что сами по себе гриновские сюжеты обладают целительной силой сказки, мало того, что само по себе восприятие остраненных образов тормошит творческие возможности читателя, увлекая его разгадыванием скрытого смысла, так еще и отгадка – ни что иное, как все тот же алгоритм совершенствования человеческой души.

Но если все это так – а похоже, что это и вправду так, не даром же гриноведы уже лет 50 как твердят в один голос: Грин не уводит людей от действительности, а стремится помочь им возвыситься над ней,  чтобы обогатить ее  новой красотой; а знаменитый А. Горнфельд еще при жизни Грина утверждал, что  «Грин знает,  куда идет и куда ведет своего читателя.  Как всякий художник,  он, конечно, колеблется, ищет, но он ищет единственно верного пути и, найдя его, уже не может от него отречься». Так вот, если все это действительно так, то тогда получается, что два писателя – Александр Грин, «один из лучших мастеров психологической прозы ХХ века», как о нем сказал В. Ковский, и знаменитый психолог-практик Николай Козлов – просто коллеги-единомышленники. Поиск путей раскрепощения личности, превращения человека,  жившего по чужим схемам, словно станок с программным управлением, в программиста собственной жизни, пробуждение его творческих возможностей – это ли не задача Синтона? Да чего далеко ходить – не кто иная, как я сама, накопав в книгах Грина кучу реально работающих в жизни идей – потом, словно в подтверждение моей правоты, все это прочла у Вас, Николай Иванович.

А вот теперь – самое время начать извиняться. За то, что мой Вам вопрос про Грина был не очень честный, это была скорее провокация. Я хотела посмотреть, станете ли Вы говорить о Грине с его «Алыми парусами» так же, как говорили о Бахе с его «Мостом через вечность» - в Вами же так четко описанном режиме полемического сражения. Увы – я угадала. О чем теперь сильно жалею. Конечно, я это сделала из самых лучших побуждений, чтоб спросить потом: Николай Иванович, Вы уверены, что можете сами себе объяснить, почему такому сильному и доброжелательному человеку, как Вы (потому и сильному, что доброжелательному; или наоборот?) понадобилось так жестоко размазывать по плинтусу двух своих фактически коллег? Почему в диалоге с ними Вам важно не столько выяснить истину, сколько – доказать свою правоту, точнее – их неправоту, а еще точнее – их полную ничтожность? Чем они Вам так опасны? Что есть у них в книгах такого, что Вам увидеть никак нельзя, и еще больше нельзя – дать это увидеть другим? Вы пишете: «Прошу прощения за некоторую категоричность и агрессивность в моих комментариях ниже, это скорее я ругаюсь сам с собой, потому что во мне все эти романтические черты также до сих пор присутствуют». О чем это Вы – только ли о недодавленном отвращении к паразитам, к двуногим представителям фауны, не желающим вспоминать, что они вообще-то родились людьми? О не до конца уверенной способности совсем не пускать в душу зло? Или есть что-то еще, что Вы в собственной душе видеть не хотите, но чему там как раз – самое место? Не выплескиваете ли Вы младенца вместе с грязной водой?

Ну вот, хотела все это спросить – и спросила. Но только я, увы, не учла, и в этом гораздо большая моя вина, что Вы в пылу полемики не остановитесь только на подчеркивании вырванных из контекста недостатков, а пойдете на откровенные, скажем мягко, полемические преувеличения. Ну, Вы понимаете, это я не про резкость тона – это я про то, что Лонгрен с дочкой – беспомощные люди, живущие за чужой счет, и даже не способные посчитать свои долги, а когда им о них наконец говорят, то их, фактически, содержатель, оказывается последней скотиной. Что решить возникшие проблемы они не могут, освоить новые профессии Ассоль в голову не приходит, а ее желание встретить наконец хоть кого-то, кроме отца, кто видит жизнь так же, как она – чтоб убедиться, что это она видит мир точнее, чем соседи, и тем самым выйти в другую жизнь, торжествующую уверенностью (общепринятая гриноведами интерпретация) – это, оказывается, просто стремление потеряться от кредитора… Ну, Николай Иванович… Ведь во всем этом правда – только то, что они действительно задолжали. Только откуда им было знать о долге, если лавочник 17 лет был ими доволен как поставщиками, и ничего о долге не говорил, пока не понял, что спрос на их игрушки уже не поднимется? Продолжать не буду, хотя привести цитаты, опровергающие и их беспомощность, и то, что Ассоль не хотела заняться чем-то другим, и что считала лавочника мерзавцем – легче легкого. Не хочу, слишком Вас уважаю. Ну бывает, мало ли чего по запарке не наговоришь… Прошу только об одном – обратите внимание на фразу лавочника, что дети теперь только подражают тому, что делают взрослые. И на комментарий Лонгрена – что дети не играют, а только учатся. «Все учатся, учатся, и никогда не начнут жить – а жаль, право, жаль!» А если еще учесть, что игрушечные механизмы, которые видит в лавке Ассоль – это у Грина всегда образ мертвой, механистичной души… Понимаете, о чем этот эпизод, да?

Но вот чего я себе вообще простить не могу – так это того, что не учла, что Вы, не будучи литературоведом, можете довериться откровенно недобросовестным авторам, и от своего имени растиражировать ту откровенную ерунду, которую они понаписали. (Знаю, категорично и грубо, но увы – других слов ни А. Довбня, ни Н. Тендора, по-моему, не заслужили: ну честное слово, надо же, публикуя статью о знаменитом авторе, почитать хоть что-то из серьезных исследований о нем… Ну хоть В. Ковского и И. Дунаевскую, что ли… Или уж писали бы тогда просто от своего имени, не употребляли выражений типа «принято считать»… Фу, вот и сейчас от стыда за них щеки горят). Не умирал бедный Александр Степанович от истощения – умер от рака легких, на руках у любимой жены. Да, и в личной жизни он был счастлив, как мало кому удавалось. (Не сразу, конечно. С первой женой Верой ничего у него не получилось хорошего. В своих воспоминаниях она приводит замечательный диалог, случившийся у них через несколько лет после развода. Грин после какой-то ее реплики воскликнул: «Да ведь ты, Верушка, умный человек!» Это было сказано с таким искренним удивлением, что она только спросила со смехом: «А почему ты раньше считал меня дурой?» - «Да ведь меня бить надо было за то, как я себя вел, или, по крайней мере, щипать, а ты только молчала и плакала…» Вот когда он это понял – тогда и встретил свою Нину Николаевну, про которую в один голос все мемуаристы говорят – она словно специально родилась, чтоб стать его женой. Да и по ее собственным воспоминаниям это ясно – они написаны той же душой, что писала и гриновские книги, только, может быть, в менее интеллектуально изощренном, мягком, женственном ее варианте. Все это можно прочитать в «Воспоминаниях об Александре Грине». Л.: Лениздат, 1972 г . И сказать, что все исследователи сходятся на том, что Грин был неудачником – тоже, конечно, нельзя.

В общем – хотела как лучше – а получилось… ну, дальше Вы знаете. Получилось, что теперь висит у Вас на сайте ответ на мой дурацкий вопрос, и что из этого выйдет? Вы ведь – человек авторитетный, не А. Давбня какой-нибудь. Значит, те, кто про Грина ничего не знают – могут теперь, после Ваших слов, плохо о нем подумать. А те, кто знают – могут очень нехорошо подумать про Вас, чего я, честное слово, очень бы не хотела. В общем, простите пожалуйста, Николай Иванович…

Инна Соколовская

25 ноября 2004г.

Мой ответ

Если бы все романтики, Инна, были такими же светлыми и дружественными людьми, как вы, я писал бы романтикам только дифирамбы. Как минимум, Инна, после вашего письма об Александре Грине будет более объемное представление – и у очень многих людей, и у меня, за что вам искреннее большое спасибо. И мне всегда приятнее узнавать о людях хорошее, нежели что-то другое, и если А.Грин был в личной жизни счастлив – господи, хорошо-то как! Прямо как за родного порадовался.

А вот про вертикальную черточку посередине, о который вы писали —

«Но только почти все перечисленные минусы сразу перечеркиваются вертикальной черточкой посредине, если разобраться, откуда они берутся, что означают, и, главное, когда они у Грина исчезают. Попробуем?»

пока не понял, как она всерьез минусы романтического мировоззрения перечеркивает. К Владимиру Яковлевичу Проппу отношусь хорошо, хотя, прочитав «Морфологию», так и не понял, что с нею делать, а что касается взаимоотношений с бессознательным, то к приверженцам классического что фрейдовского, что юнгианского психоанализа я не отношусь. Психоанализ мне сильно близок, и с годами чем далее — тем более, но «сказка про Бессознательное» у меня формируется другая. Не менее интересная, но другая. А с этой — давайте разбираться.

Книги Грина подсказывают читателю дорогу к самому себе, дорогу освобождения.

Причем, что еще интереснее – если все гриновские произведения, от первого до последнего, рассмотреть как единый сюжет – то и тут мы увидим все ту же историю схватки Героя с Вредителем. И не удивительно – ведь сам писатель, вместе со своими персонажами, шел той же дорогой самопознания и совершенствования.

А на этом пути – реально ли избежать этапа отчуждения от привычного окружения, стремящегося загнать тебя в старые тесные рамки? Не могу утверждать категорично, но похоже, что нет.

Как я понял, Инна, ваш тезис:

«Сказка про Ассоль — не про жизнь, а метафора о бессознательном, где в поэтической форме ставится задача освобождения от косных стереотипов, загоняющих в тесные рамки. Люди, окружающие Ассоль и Лонгрена — это воплощение социальных стереотипов, и от них. как от Врагов, нужно освободиться».

Может быть. Но тогда, если всерьез, я предложил бы провести хотя бы прикидочное социологическое исследование, как сегодняшние подростки, юноши и барышни воспринимают «Алые паруса» — как пособие по работе с собственным бессознательным или как некоторую модель жизни, которую хотелось бы в своей реальной жизни воспроизвести? Инна, возможно, юные души просто не доросли до глубин произведений Александра Грина, но, похоже, они чаще подобные тексты проецируют на повседневные взаимоотношения с реальными близкими, а не собственным бессознательным. Если я дома буду хранить наркотики, меня элементарно могут арестовать, и мои объяснения, что наркотики для меня вовсе не материальные наркотики, а метафорические олицетворения Майи, богини иллюзий, и символически способствуют принятию реальности — едва ли будут убедительными для районного прокурора. И более того, на месте прокурора я тоже не был бы романтиком и занимал позицию житейски-реалистичную, а не философски возвышенную. Потому что я отвечаю за то, чтобы во вверенном мне районе наркоманов не было.

Итого, если вдруг моя гипотеза подтвердится и метафорическое восприятие «Алых парусов» типично только для специалистов, то и далее разговор стоит вести в плоскости не метафор, а житейской реальности.

Далее.

А на этом пути – реально ли избежать этапа отчуждения от привычного окружения, стремящегося загнать тебя в старые тесные рамки? Не могу утверждать категорично, но похоже, что нет.

Социальные стереотипы — действительно спорная вещь, и освободиться от давления некоторых из них — разумно. Но все их скопом поместить в раздел «Враги» (если именно это предлагает метафорическое прочтение Алых Парусов, если я правильно вас понял) — едва ли правильно. Говорить людям при встрече: «Здравствуйте!» — тоже стереотип, но мне хотелось бы, чтобы таких стереотипов было больше и выполнялись они более душевно.

Логрен, как может, сопротивляется ее (жизненной инерции) стремлению убить все самостоятельное и творческое, загнать живую душу в мертвые шаблоны.

Метафора красивая. Только в произведении я разглядел не мифическую жизненную инерцию (ау, где ты, Инерция?), а реальных людей, окружающих Лонгрена, и его, им отчужденно и героически противостоящего… Были ли у этих людей стремления убить все живое, самостоятельное и творческое? В сознании Лонгрена — наверное, да, но я бы это отнес к проблемам Лонгрена, а не людей, его окружающих.

Наверное, Инна, я в этом пункте вас не очень понял.

По поводу понимания «одной нехитрой истины. Она в том, чтобы делать  так называемые  чудеса своими руками». Это в Алых парусах действительно есть, и здорово, если читатели услышат в произведении именно это. А не что-то другое. А что реально доходит до читателей? Инна, если вы слышите текст:

«Не доверяйте людям, которые не верят окружающим. С ненавистью встречайте тех, кто отвергает любовь! Мы не сдадимся!»

— вроде как и не-лингвисту понятно, что реально усваиваемые смыслы будут прямо противоположны тем, что написаны явными буковками. Также и здесь: проделанный мною самый примитивный контент-анализ Алых Парусов показывает существенный перевес в нем безответственных текстовых оборотов и формулировок. Как специалист — специалисту: Инна, если ваш анализ дает другие результаты, поделитесь этим, пожалуйста!

Конечно, мне хочется, чтобы в литературном произведении все главные смыслы были не только в финальном лозунге, но пропитывали всю его основную ткань. Об этом и боль моя.

Где упрусь рогами — это по вопросу денег. Возможно, Лонгрен имел с Лавочником какие-то специфические договоренности о долгосрочном инвестировании, автор нас об этом не известил, и я, как простой читатель, примерял к описанным там ситуацию привычную схему «товар — деньги — товар». Я продал лавочнику сделанный мною корабль-игрушку, получил за это деньги, купил на эти деньги у него или в другого лавочника товары. Примитивно, но цивилизованно и четко. Обнаруживать перед кем-то задолженности за много лет, по моим понятиям, могут только дети, которые уверены, что деньги берутся из тумбочки и вообще это заботы взрослых. Ко мне в Синтон до сих пор приходят люди, которые искренне обижаются, когда узнают, что за обучение в Учебном Центре нужно платить. «Как, вы помогаете людям и берете за это деньги? Как вам не стыдно!»

Без комментариев.

Вы уверены, что можете сами себе объяснить, почему такому сильному и доброжелательному человеку, как Вы (потому и сильному, что доброжелательному; или наоборот?) понадобилось так жестоко размазывать по плинтусу двух своих фактически коллег? Почему в диалоге с ними Вам важно не столько выяснить истину, сколько – доказать свою правоту, точнее – их неправоту, а еще точнее – их полную ничтожность?

А тут, Инна, вы сильно правы. К сожалению. Я еще учу себя жить в позитиве, романтический Дух Борьбы за Совершенное во мне все еще силен, и я до сих пор иногда начинаю воевать со своими же близкими друзьями, когда они не так прекрасны, как мне бы хотелось… Надеюсь, что жизнью мне отпущен еще достаточный срок, чтобы освоить большую терпимость и научиться работать всегда в поддержке. Впрочем, кажется, могу порадоваться себя тем, что на тренингах в Синтоне мне, похоже, это удается лучше, чем в моем литературном творчестве.

Еще раз спасибо за ваше письмо. Признаюсь, что ваше отношение ко мне задало мне такую высокую планку вежливости и теплой доброжелательности, которая для меня еще слишком высока. Безоговорочно и с восхищением признаю здесь вашу полную победу и обязуюсь хорошо учиться в данном направлении.

Ответ Инны на это:

Добрый день, Николай Иванович! Простите, пожалуйста, что отвечаю позже, чем обещала. Просто мой беременный организм последнее время выпендривается и не хочет пускать меня к компьютеру. Но, кажется, сейчас нам с ним удалось договориться – надеюсь, что успею дописать, пока он не передумает.

Спасибо большое за добрые слова обо мне. Слышать такое от Вас — особенно приятно. Видели Вы кота, до кончиков ушей объевшегося сметаной? Вот примерно такая была у меня физиономия, когда я читала, какой я, оказывается, светлый и доброжелательный человек (эх, всегда бы уже так получалось – цены бы мне не было!). Но только признать себя победительницей, хотя  бы и только по части интонации, и вообще порадоваться результатам своего письма я, к сожалению, никак не могу.

Вы опасаетесь, что читатели не воспринимают «Алые паруса» как пособие по работе со своим бессознательным. Вне всяких сомнений, для абсолютного большинства -  так оно и есть. Более того, если мы проведем предложенный Вами опрос, уверена, что   значительнейшая часть ответов будет вообще ограничиваться исключительно эмоциональной реакцией. Варианты, конечно, будут самые разные – от цинично-презрительного «да кого в наше время вообще могут интересовать эти розовые сопли», до восторженного «я плакала от счастья, читая эту книгу». А если попробуем докопаться до интеллекта, и спросить, чему «Алые паруса» могут научить,  то получим, опять же, набор вариантов от «да чему могут научить эти сказки для младенцев» - до «не лезьте с вашей алгеброй в нашу гармонию, такие книги надо воспринимать эмоционально». То есть, проще говоря, «отвалите, господа психологи, мы думать не хотим и не будем!»  Не все так ответят, конечно, но за большинство, боюсь, можно поручиться. Звучит гораздо более высокомерно, чем мне бы хотелось, но что поделать…  Действительно, разбираться в причинно-следственных связях  - развлечение на любителя. С этой информацией ведь потом что-то делать надо будет! Придется отказаться от себя – прежнего, а это до чертиков страшно…

Теперь – возникает такой простенький вопрос: а что останется в душе у не склонного к анализу читателя? Честно говоря, я не дала бы руку на отсечение, что нам с Вами не удастся, если хорошо поищем, найти унылую барышню, ненавидящую свою скучную жизнь и серых, неинтересных людей вокруг, и дожидающуюся Прекрасного Принца под девизом «А вот Ассоль же дождалась…» Находились ведь зрительницы, месяцами специально ездившие в подмосковных электричках, надеясь встретить великолепного слесаря Гошу, непременно с самоваром и в грязных сапогах. И писали потом Меньшову гневные письма: «Вы нас обманули!» Николай Иванович, как вы считаете, справедливы их упреки? Режиссер виноват, что им не пришло в голову сравнить себя с героиней фильма и оценить, есть ли у них шанс, как у нее, привлечь внимание  стоящего человека? Вы согласны, что автор, способный в своем произведении похоже отразить причинно-следственные правила реальности, не отвечает за реакцию незадачливых читателей или зрителей? Что эта реакция обусловлена не его работой, а всей их предыдущей жизнью, неспособностью видеть, а не только смотреть? Думаю, что не ошибусь, если предположу, что и Вы не всегда получали от читателей ту реакцию, на которую рассчитывали? Если все это – так, тогда остается всего-ничего: проверить, работает ли модель жизни, предложенная Грином? Закономерны ли описанные им события, или счастливый финал  - это авторский произвол?

Давайте для начала, не вдаваясь в философию и тайны бессознательного, посмотрим, можно ли найти в «Алых парусах» полезные для жизни примеры, которые мог бы воспринять достаточно внимательный, но не особенно склонный к анализу глубинных смыслов произведения читатель.

Если я Вас правильно поняла, Вы считаете, что вся ткань произведения пропитана идеями, крайне опасными для неокрепших умов, а финальный полезный лозунг – про чудеса, которые можно делать своими руками, - выскакивает неожиданно, словно чертик из коробочки.  При этом Вы согласны, что  Грэй, приходящий к концу повести к этому выводу, достоин всяческого уважения – «как капитан, мужчина и торговец». (Ну, на счет торговца – тут я была приятно удивлена, потому что не сомневалась, что бедный капитан будет разнесен за отказы брать выгодный фрахт только потому, что товар не отвечал его эстетическим представлениям, за долгие стоянки в безлюдных местах и прочие недопустимые для успешного бизнесмена вольности. Не сердитесь, пожалуйста, Николай Иванович, ну надо же и мне немного поязвить?) Ну, а если серьезно – то Грэю, и тому пути, который приводит его к пониманию  этой самой «нехитрой истины»,  посвящены ведь добрые две трети книги. И уже в первой фразе о нем Грин выдает схему профессионального, да, пожалуй, и вообще жизненного успеха, сильно напоминающую Вашу трехходовку: «он родился капитаном, хотел стать им и стал им». Да, тут пропущен этап планирования – зато потом подробно описаны конкретные действия, которые без плана были бы невозможны, да? И согласитесь, мы с Вами не имели бы ничего против, если бы читатели восприняли как локальную цель такой пример:

 «Он потерял слабость, став широк костью и крепок  мускулами,  изысканную беспечность движений отдал за уверенную  меткость работающей руки, а в его думающих глазах отразился блеск,  как  у  человека, смотрящего на огонь. И его речь, утратив неравномерную, надменно застенчивую текучесть, стала краткой и точной, как  удар  чайки  в  струю  за  трепетным серебром рыб.»

«Ну ладно», - скажете Вы, - «это Грэй. Ну, пусть даже ему посвящена большая часть книги. Но есть ведь еще Ассоль с отцом…» Хорошо, давайте теперь про них. Про пресловутую отчужденность поговорим чуть попозже, ладно? Сейчас я хотела бы обратить Ваше внимание на другие их черты. Вы упорно стараетесь записать эту пару в беспомощные неумейки. Ну что ж, давайте посмотрим, дает ли нам Грин для этого какие-нибудь основания. Вот несколько цитат:

«Пока девочка не  научилась  твердо  ходить,  вдова жила у матроса, заменяя   сиротке  мать,  но  лишь  только  Ассоль  перестала падать, занося ножку через порог, Лонгрен решительно объявил, что теперь  он будет сам все делать  для  девочки…»

«Он стал работать. Скоро  в  городских  магазинах  появились  его  игрушки… Этим  способом  Лонгрен  добывал  столько, чтобы жить в рамках умеренной экономии. Он  делал  также сам всю домашнюю работу и терпеливо  проходил  несвойственное  мужчине сложное искусство ращения девочки.»

Николай Иванович, Вам надо рассказывать, сколько внимания требует годовалый ребенок? А быт, между прочим, деревенский: дрова в лесу, вода в колодце, овощи в огороде, молоко в козе. И для Грина, кстати, заметьте, самостоятельность Лонгрена очень важна – он даже повторяет в конце той же главы, что матрос без помощников справлялся со всем хозяйством:

«Всю  домовую работу Лонгрен исполнял сам: колол дрова, носил воду, топил  печь,  стряпал, стирал, гладил белье и, кроме всего этого, успевал работать для денег. Когда Ассоль исполнилось восемь лет, отец выучил  ее  читать  и  писать.»

А вот – кое-что о том, мешало ли нестандартное восприятие реальности Ассоль -  ее же деловитости.

«Ассоль некоторое время стояла в раздумье посреди комнаты, колеблясь между желанием отдаться тихой печали и необходимостью домашних забот; затем, вымыв посуду, пересмотрела в шкапу  остатки  провизии…  Затем она вымыла пол и села строчить оборку к  переделанной из старья юбке… Меж тем, как ее голова мурлыкала песенку жизни, маленькие  руки  работали  прилежно и ловко; откусывая нитку, она смотрела далеко перед собой,  но  это не мешало ей ровно подвертывать рубец и класть петельный шов с отчетливостью швейной машины.»

«По  дороге  ей встретился пешеход, желавший разведать  какое-то  направление;  она  толково объяснила ему, что нужно…»

Про дорогу – мелочь, конечно, но топографический кретинизм – весьма характерная проблема для инфантильных мечтательных субъектов, плохо ориентирующихся в обыденной реальности, да? А вот Ассоль им явно не страдает…

В общем, образ белоручек, виснущих на чужой шее, беспомощных младенцев, неспособных решить свои проблемы самостоятельно, как-то не складывается, правда?

Теперь давайте разберемся все-таки с этой несчастной историей с лавочником.

«Этим  способом  Лонгрен  добывал  столько, чтобы жить в рамках умеренной экономии.»

Добывал достаточно, чтобы «жить в рамках умеренной экономии». По-моему, это сказано совершенно ясно. Вы не согласны?

          Дальше про отношения с торговцами Грин вспоминает только дважды. Первый раз – когда рассказывает о регулярных визитах приказчика городской  игрушечной лавки, «охотно  покупавшей  работу Лонгрена». Расчет при этом шел наличными. Значит, во-первых, имеем еще одно подтверждение, что лавочнику эти сделки были выгодны, а во-вторых – действительно, как минимум какое-то время их отношения шли по элементарной схеме товар-деньги-товар. Сделал лодочку, продал лавочнику, получил деньги, купил чего надо для хозяйства. А лавочник уж дальше накрутил свой процент и  тоже в накладе не остался. Читаем дальше.

«Хозяин игрушечной лавки начал в этот раз с того, что открыл счетную книгу и показал ей, сколько за ними долга. Она содрогнулась,  увидев  внушительное трехзначное число. - "Вот сколько вы забрали с декабря, - сказал торговец, - а вот посмотри, на сколько продано". И он уперся пальцем в другую цифру, уже из двух знаков… "Мне, милая, это больше не выгодно. Теперь  в  моде  заграничный товар, все лавки полны им, а эти  изделия  не  берут".

Итак, Ваша интерпретация, если я правильно поняла, – Лонгрен с дочкой годами набирали товары в долг, и, в конце концов, лавочнику это, конечно, надоело. Но, во-первых, в тексте сказано ясно: «Вот сколько вы забрали с декабря». То есть как минимум – речь идет о долге не более, чем за несколько месяцев, а никак не лет. Это и понятно – какой торговец станет дольше продолжать невыгодные для себя отношения с поставщиком? Он и так тянул с разрывом почти полгода (дело ведь явно происходит летом, да?), и единственное разумное объяснение такой отсрочке – многолетний (около 17-ти лет!) предыдущий опыт успешного сотрудничества. И еще, возможно, неуверенность в устойчивом изменении конъюнктуры рынка. Ну, и самое главное. Николай Иванович, лавка-то была -  игрушечная! Это Грин повторяет много раз. С чего же мы с Вами взяли, что Лонгрен мог в этой же лавке покупать что-то для дома? Если бы было так – можно бы было предположить, что им с лавочником надоело в какой-то момент перекладывать деньги из кармана в карман, и они стали записывать, кому сколько причитается, раз в какое-то время (последний раз – в декабре) подводя баланс. Пока лавочник ни обратил внимание, что перевес идет не в его пользу. Но такой вариант явно не проходит – игрушки Лонгрен и сам умел делать, а больше у этого лавочника, как я понимаю, купить было нечего. Или Вы имели в виду, что Лонгрен брал в долг не товары, а просто деньги – больше, чем ему причиталось за игрушки? Но тогда лавочник так бы и сказал: «Ребята, поимейте совесть! Денег вон сколько набрали, а лодочек принесли – всего-ничего. Работайте активней, а то закрою кредит!» Но ни о каком долгосрочном кредитовании, Вы правы, речь не идет.  Значит – увы, ничего не остается, как согласиться: их отношения продолжали идти по той же примитивной схеме, что и раньше, при этом лавочник, конечно, записывал, сколько заплатил Лонгрену и сколько получил при перепродаже. Какая цифра интересовала Лонгрена – первая или вторая? Правильно, первая, пока лавочник соглашался брать его игрушки на реализацию, и пока полученная за кораблики сумма его устраивала. Так что узнать о падении спроса  - и о долге, соответственно, Лонгрену было неоткуда, пока лавочник не счел нужным ему об этом сообщить. Что и требовалось доказать. Ну что, я Вас опять не убедила?

А вот как – тоже вполне самостоятельно и спокойно – Лонгрен с дочкой решают возникшие после отказа лавочника материальные проблемы:

« — Раз нам не везет, надо искать. Я, может быть,  снова поступлю служить  -  на  "Фицроя"  или  "Палермо"…  

— Я также могла бы служить вместе с тобой; скажем, в буфете.»

Вот так, в два счета. Была проблема – стала задача, которую к тому же сразу разрешили. Да? А что Ассоль не пошла сразу служить с отцом – так он был против,  а переубедить его она просто не успела – Грэй появился.

Теперь –  пример из серии «взаимоотношения между отцом и дочерью».

«Она начала с волшебника  и  его  интересного предсказания. Горячка мыслей мешала ей плавно передать  происшествие.  Далее шло описание наружности волшебника и  -  в  обратном  порядке  -  погоня  за упущенной яхтой.»

Помните – это рассказ маленькой Ассоль отцу о встрече с Эглем. Как Вы думаете, многие ли дети на ее месте признались бы в том, что пустили поплавать в ручей лодочку, предназначенную для продажи? Как должен вести себя с дочерью отец, чтоб не спугнуть такое доверие?

Лонгрен выслушал девочку, не перебивая, без улыбки, и, когда она кончила, воображение быстро  нарисовало  ему  неизвестного  старика  с  ароматической водкой в одной руке и игрушкой в другой. Он отвернулся, но, вспомнив, что  в великих случаях детской жизни подобает быть человеку серьезным и удивленным, торжественно закивал головой, приговаривая: - Так, так;  по  всем  приметам, некому иначе и быть, как волшебнику. Хотел бы я на него посмотреть… Но ты, когда пойдешь снова, не сворачивай в сторону; заблудиться в лесу нетрудно.

Вот и ответ. А другой бы только наорал за баловство – и это был бы последний раз, когда ребенок бы ему что-то важное рассказал. Да? Собственно, к восьми годам большинство детей, как правило, уже четко знают, чем чревата откровенность с родителями, правильно? А если бы  папы с мамами брали пример с Лонгрена?

Теперь – кое-что о самой Ассоль. Давайте вспомним тот момент, когда она рассказала отцу об отказе лавочника:

Лонгрен сидел понурясь… Поборов тяжелое настроение, девушка подбежала к нему,  устроилась  сидеть  рядом  и, продев свою легкую руку под кожаный рукав его куртки,  смеясь  и  заглядывая отцу снизу в лицо, продолжала с  деланным  оживлением:  -  Ничего,  это  все ничего…

И дальше:

  …он видел сбоку, не поворачивая головы, что она хлопочет  утешить  его,  и  чуть  было не улыбнулся. Но улыбнуться - значило спугнуть и смутить девушку. Она, приговаривая  что-то  про  себя,  разгладила  его  спутанные  седые  волосы, поцеловала в  усы  и,  заткнув  мохнатые  отцовские  уши  своими  маленькими тоненькими пальцами, сказала: - "Ну вот, теперь ты не слышишь,  что  я  тебя люблю". Пока она охорашивала его, Лонгрен  сидел,  крепко  сморщившись,  как человек, боящийся дохнуть дымом, но, услышав ее слова, густо захохотал.   

Ассоль, получив тяжелое известие, ищет утешения у отца? Ничего похожего, она мало того, что сама себе умеет исправить настроение, она еще и Лонгрена смогла развеселить! А ситуация-то по-настоящему нелегкая: надо менять способ заработка, исправно работавший целых 17 лет! Для Ассоль – это вся жизнь…

А вот – еще один важный пример. Лонгрен долго не возвращается с ночной рыбалки. Как реагирует Ассоль?

Ее не теребил страх; она знала, что ничего худого с ним  не  случится.  В этом отношении Ассоль была все еще той маленькой девочкой, которая  молилась по-своему, дружелюбно лепеча утром:  -  "Здравствуй,  бог!",  а  вечером:  - "Прощай, бог!"    По ее  мнению,  такого  короткого  знакомства  с  богом  было  совершенно достаточно для того, чтобы он отстранил  несчастье.  Она  входила  и  в  его положение: бог был вечно занят делами миллионов людей, поэтому  к  обыденным теням жизни следовало, по  ее  мнению,  относиться  с  деликатным  терпением гостя, который, застав дом полным  народа,  ждет  захлопотавшегося  хозяина, ютясь и питаясь по обстоятельствам.

Для атеиста или агностика – позиция малоубедительная, но если отбросить мировоззренческие частности – что останется? Полное отсутствие тревожности, открытое и спокойное отношение к непредсказуемому будущему, готовность встречать неприятности терпеливо, стараясь справиться самостоятельно, никого не беспокоя. Недурно для тинэйджера? (Недаром героиня совсем нового российского фильма, -  «72 метра», - перечитывает этот эпизод, дожидаясь возвращения мужа-подводника из затянувшегося похода.)

Ну, и еще один момент:

Хотя было пусто и глухо, но ей казалось, что она звучит как оркестр, что ее могут услышать. Все было  мило  ей,  все  радовало  ее.

Это – настроение Ассоль во время рассветной прогулки. Николай Иванович, многие ли способны так чувствовать мир, так радоваться жизни?

Об Ассоль еще много можно сказать, но я лучше сейчас пока прервусь и вспомню о матери Грэя. Грин говорит, что ее душа была накрепко «захлороформирована воспитанием и судьбой». Но помните, как она встретила повзрослевшего сына после долгой разлуки?

…в надменности  ее  тонкого  лица  светилось  новое выражение, подобное возвращенной юности. Она стремительно  подошла  к  сыну; короткий грудной смех, сдержанное восклицание и слезы в глазах - вот все. Но в эту минуту она жила сильнее и лучше, чем за всю жизнь.

Минута живого чувства, настоящей яркой искренней радости – дороже целой жизни, прожитой в полусне. Полезная мысль? И еще стоит заметить: Грэй не услышал ни одного упрека, и именно поэтому, запомнив, как его встретили, старался навещать родительский дом не реже, чем пару раз в год. А если бы мать начала с классических наездов наших родительниц: «Что это за профессия, немедленно бросай свое море, сиди дома!» - увидела бы она сына еще раз? Наверно, все-таки бы увидела, но он бы точно постарался свести визиты к минимуму. И разве плохо было бы, если бы матери, помня эту историю, умели не отбивать у детей желание приезжать к ним в гости?

Продолжать в том же духе можно было бы еще долго, но я и так уже слишком злоупотребляю Вашим вниманием. И потом, сказанного, наверное, и так достаточно, чтоб убедиться – даже на поверхности в этой книге очень даже есть чем поживиться. А теперь я должна перейти к самому для меня сложному, и поговорить немного о том, что прячется в глубине. Должна сразу признаться, Николай Иванович, что сравнить результаты моего контент-анализа с Вашим у меня не получится. К сожалению, я не поняла, что Вы имели в виду, говоря о безответственных формулировках. Если откровенные противоречия вроде «ненавидьте тех, кто не любит людей!» - тогда или я плохо смотрела, или у Грина их нет. Согласитесь, что «нас не любят, потому что не умеют любить» - это совсем другой разговор. Такой текст вызывает не ненависть, а скорее жалость и сочувствие к тем, кто тебя не любит. При этом я не хочу сказать, что отношение Лонгрена к людям – придел мечтаний и пример  для подражания. И все-таки – его позиция, по-моему, куда позитивнее, чем у его соседей. Чтоб объяснить – почему, мне придется привести длинную цитату из рассказа «Серый автомобиль». Это аллегория, которую И. Дунаевская, автор книги о творчестве Грина, назвала «уникальным выражением его этико-эстетической концепции». Звучит мудрено, но точнее не скажешь. Итак:

«Представьте вращение огромного диска в горизонтальной плоскости, - диска, все точки которого заполнены мыслящими, живыми существами. Чем ближе к центру, тем медленнее, в одно время со всеми другими точками,  происходит вращение.  Но  точка  окружности описывает круг с максимальной быстротой,  равной неподвижности центра.  Теперь сократим сравнение:  Диск - это время,  Движение - это жизнь  и Центр - это есть Истина, а мыслящие существа - люди. Чем ближе к центру, тем медленнее движение, но оно равно во времени движению точек окружности, - следовательно, оно достигает цели в более медленном темпе, не нарушая общей скорости движения к  этой  цели,  то  есть  кругового возвращения к исходной точке.

По окружности  же с визгом и треском,  как бы обгоняя внутренние, все более близкие к центру,  существования, но фатально одновременно с теми, описывает  бешеные  круги  л о ж н а я  ж и з н ь, заражая людей меньших кругов той лихорадочной насыщенностью,  которой полна сама,  и нарушая их  все  более и более спокойный внутренний ритм громом движения, до крайности удаленного от истины.  Это впечатление лихорадочного сверкания, полного как бы предела счастья,  есть, по существу, страдание исступленного движения,  мчащегося вокруг цели, но далеко - всегда далеко - от них. И слабые, - подобные мне, - как бы ни близки они были к центру,  вынуждены нести в себе этот внешний вихрь бессмысленных торопливостей, за гранью которых - пустота.

Меж тем одна греза не дает мне покоя.  Я вижу людей неторопливых, как точки,  ближайшие к центру, с мудрым и гармоничным ритмом, во всей полноте жизненных сил,  владеющих собой,  с улыбкой даже в  страдании.  Они неторопливы,  потому что цель ближе от них.  Они спокойны,  потому что цель удовлетворяет их.  И они к р а с и в ы,  так как знают,  чего хотят. Пять сестер манят их, стоя в центре великого круга, - неподвижные, ибо они есть цель,  - и равные всему движению круга, ибо есть источник движения. Их имена: Любовь, Свобода, Природа, Правда и Красота».

Николай Иванович, я понимаю, что нечто подобное Вы читали у других авторов три тысячи раз, и что эта картинка, равно как и моя ее интерпретация, Вам, скорее всего, не окажется близка. Но иначе объяснить свою точку зрения, совпадающую, как мне представляется, с точкой зрения Грина, я не смогу.

Вы пишете в «Формуле личности»:

На пути хоть к социальному успеху, хоть к духовному просветлению у человека должна развиться внутренняя личностная культура — та закваска, тот главный душевный центр, который по умолчанию определяет душевную атмосферу и характер основных переживаний.

И еще о том же:

А самое главное, в чем я глубочайшим образом убежден: когда душа знает, как быть действительно должно, она сама найдет средства и возможности. Душа подстроится и исполнит, если только в ней маяком встает сильный ориентир. Если в душе зажигается звезда, все строится под ее светом.

Вот эту звезду, этот универсальный ориентир, как я понимаю, и имеет в виду Грин, говоря о Центре – Истине. И одновременно – это то истинное Я, о котором говорят представители гуманистического направления психологии. Не пытаться искать с ним связь, не делать усилий, чтоб приблизиться к нему – значит оказаться во власти выбрасывающей за край диска, в пустоту инерции. Это – судьба соседей Лонгрена. Грин пишет, что Каперна была «пропитана, как губка  водой,  грубым  семейным  началом,  основой которого служил непоколебимый авторитет матери и отца.» А Лонгрен сетует, что дети в играх «только подражают тому, что делают взрослые. Они не играют, а только учатся. Все учатся, учатся, и никогда не начнут жить…» Тупое подражание, без попытки применить собственный критерий выбора  – подчинение жизненной инерции. Эта инерция, порождаемая движением диска-времени, и есть глобальный Вредитель. Она заставляет судить обо всем по внешней видимости, проводить жизнь в полусне, подменяет суть – именем. Не видя настоящей цели, человек покорно устремляется ко всем «жизненным пьедесталам»,  всевозможным приобретениям,  заражая других ложной жизнью,  закон которой -  разобщенность.  И хотя принуждение и тоска неразделимы, покорная душа не осознает,  что лишена настоящей радости.  «Жуткое достоинство  скопидома», сытое  самодовольство  тем и страшно,  что не дает возможности осознать  необходимость поиска,  поиска самого себя.

В той же «Формуле личности» Вы спрашиваете о том, что заставляет человека проснуться и начать думать, искать собственный критерий правильности поступков? По Грину получается, что для этого должна ослабнуть власть внешней видимости. Это происходит в момент искажения привычной реальности.  В тумане, в темноте, во власти стихии, на пределе утомления или в болезни, на грани между жизнью и смертью, в момент встречи с ярким, потрясающим событием или просто в новой, необычной ситуации внезапное смятение проявляет истинное лицо человека, приоткрывая тайную орбиту знания, в существование которой спящая душа не верила. Такие моменты - проверка способности возрождения. «Ветер струит  дым,  флюгер  и флаг рвутся,  вымпел трепещет, летит пыль; бумажки, сор, высокие облака, осенние листья,  шляпа прохожего,  газ и кисея шарфа, лепестки яблонь, -  все стремится,  отрывается,  мчится и - в этот момент - одно.  Глухой музыкой тревожит оно остановившуюся среди пути душу и манит. Но тяжелей камня  душа:  завистливо и бессильно рассматривает она ожившую вихрем даль,  зевает и закрывает глаза».  Но  бывает  и по-другому: осознание разрыва будит потребность к действию, начинается поиск, поиск «настоящей зацепки», способной спасти, «удержать на диске». Герой восстает против власти Вредителя.

Поначалу страх «затеряться в необъятном зле мира» вызывает желание замкнуться,  спрятаться от людей. Герой приходит к выводу о необходимости «сопротивляться враждебной нам жизни молчанием и спокойствием», потому что «в … неимоверной зависимости друг от друга живут люди». Он боится открыто высказывать свое мнение, потому что знает, что будет осмеян, что его больно «ударят по душе»,  заставят разувериться в своей правоте.  Ему страшны «влияния чужих воль», и он, как герой рассказа «Человек с человеком», мечтает о тех временах, «когда изобретения коснутся областей духа и появится возможность слышать,  видеть и осязать лишь то, что нужно, а не то, что первый малознакомый человек захочет внести в наше  сознание  путем внушения или действия…» Речь тут, конечно, далеко не только о социальных стереотипах. Все куда сложнее и  интереснее – речь идет о мировоззрении. Может, и больше, но точно не меньше.

Вот на этой стадии, похоже, мы и застаем Лонгрена. Чтобы не бояться насмешек, чтобы в каждом видеть «совершенную чайку», надо быть твердо уверенным в своей правоте, а у него этой уверенности нет. Потому и создается впечатление, что он противостоит людям, а не «мифической инерции». Грэй ведь тоже возвращается домой только через 5 лет после побега – уже состоявшимся капитаном собственной судьбы, когда старое окружение ничего уже не в силах изменить.

Как же Герой узнает верную дорогу, как возникает уверенность в своей правоте? В сказках дорогу подсказывает Даритель.  Он возникает на пути Героя как  будто  случайно,  но  эта случайность неизменно повторяется в каждой сказке. У Грина главный Даритель - виртуальный персонаж, Фортуна. Она  проверяет способность героя «инстинктивно приноравливаться» к ее закону - неизбежной случайности,  являя ему земные примеры небесной красоты. Центр-цель - одновременно вершина и беспредельность.  То же совмещение ощущения точного попадания в цель и одновременно безмерности, беспредельности прекрасного охватывает человека при встрече с земной красотой:  любовью во всех ее проявлениях, живой природой, совершенным  произведением искусства,  жизнью Живых людей. Земная красота, вестница Истины, подобно центростремительной силе, силе трения, тормозящей вылет за пределы диска, удерживает души  от ожесточения, разобщения, и одновременно указывает путь к спасению, обретению надежнейшей «зацепки» - путь согласия с единственной неопределенностью.

Земная красота - Волшебное Средство, переносящее в иную смысловую реальность. Тем, кто умеет ее различать, она подсказывает путь к самому себе,  к Истине. Этот путь опасен: не выдержать испытание дарителя, ошибиться  -  значит превратиться в ложного героя,  приложить усилие в направлении,  противоположном Центру - к пустоте за краем диска, стать сознательным губителем красоты. В «Алых парусах» таких персонажей нет – они есть, например, в «Блистающем мире». Конечно, жители Каперны не стремятся сознательно уничтожить красоту, убить все проявления творчества – с них хватит и постепенного сползания к краю диска, пассивного подчинения инерции. В том-то и вся гадость, и вся прелесть ситуации – для того, чтобы погибнуть, достаточно быть пассивным, а вот спастись без приложения собственных усилий по направлению к Центру – фигушки, не получится.

Чтобы не разувериться в правоте добра, важно получить подтверждение извне. Герои Грина ищут «ослепительный случай», «важное слово в разговоре души с жизнью», чтобы понять себя и поверить,  «вздохнуть всем сердцем, вздохнуть навсегда». Инстинктивно приноравливаясь к закону случайности, они руководствуются внутренним эстетическим чувством, лежащим в основе этического выбора. Встречи с Красотой, имеющие «смысл наведения», уточняют этот внутренний критерий. Улавливая «подсказки жизни», герой совершает странные поступки, выбивается из шаблона, сознательно приближаясь к своему уникальному Я,  к согласию с собой и с миром. «Странность  на странность дает иногда нечто естественное.  А что может быть естественнее случайности?»,  - говорил Орт Галеран, герой «Дороги никуда».  «Все, что неожиданно изменяет нашу жизнь… - в нас самих, и ждет лишь внеш-него повода для выражения действием»,  - соглашается с  ним  Давенант, персонаж того же романа.  Спасительный случай неизбежно приходит - для тех,  кто «носит спасение в груди своей», и доказывает это на деле, не боясь угроз и насмешек. Не побоялась ведь Ассоль противостоять толпе целых 7 лет, с момента встречи с Эглем? Не побоялся Грэй ответить призыву картины, висевшей в библиотеке, а потом – тому «дивному художественному полотну», что увидел в рассветном лесу? Не стал Лонгрен разуверять дочь, что не бывает на свете алых парусов?

Парадоксальный  скачок мысли - условие совершения всякого открытия. Парадоксальный,  с точки зрения ложной жизни, поступок - условие встречи со Случаем, с «Гималаем впечатлений», приносящим понимание и уверенность.  (Потому и несправедливо обвинять Ассоль в пассивности – она по-настоящему заслужила встречу со своим капитаном.) В этот миг «понятия о жизни подвергаются тому последнему набегу резца, после которого мрамор спокоен в своем прекрасном сиянии». Герой достигает точки равновесия инерции и центростремительной силы – ведь чем ближе к Центру, тем инерция слабее, потому что меньше скорость кружения, меньше власть ложной жизни… Кульминация «Алых парусов» - попадание Героев в эту точку равновесия, где инерция становится настолько слабой, что уже не может вытолкнуть за край, и вообще увеличить орбиту кружения, отдалить от Истины. Они теперь «одной ногой на земле, другой - на небе», и имеют право напиться из бочки с надписью «Меня выпьет Грэй, когда будет в раю».

А дальше – бояться им уже нечего, и они не только не будут молчать – они непременно станут говорить, они сами превратятся в Дарителей, проверяющих способность возрождения новых Героев. Это произойдет уже за гранью «Алых парусов», такой персонаж впервые появится в «Блистающем мире».

Такая вот получается картинка. Я не хочу ни в коем случае объявлять ее абсолютной, или, тем более, кому-то навязывать. Просто для меня она делает мир – нет, не то чтобы совсем  понятным, конечно, и не то чтобы совсем не страшным  – но безусловно бесконечно увлекательным и никогда не скучным. Я понимаю, что многое здесь Вы не примете. Мне и не нужно безусловное согласие. Я только хотела спросить: Николай Иванович, Вы ведь проигнорировали мой вопрос о том, нет ли у Грина и Баха чего-то такого, что делает их опасными для Вас лично, нет ли в их книгах идей, которые Вы не хотите замечать? Вы ведь, говоря о них, явно от чего-то отбиваетесь. И поверить, что в этом проявляется Романтическое стремление к Совершенному, желание исправить их недостатки – я не в силах. Это ведь проблема начинающих, а не мастеров с более чем 20-летним стажем…

Послесловие

Хотел что-то написать, а потом подумал: а надо ли? Я сказал все, что хотел сказать умного, Инна со своей стороны сказала и мудро, и очень красиво. Она спровоцировала меня, я ее — а удовольствие, надеюсь, получил читатель. Значит, мы выиграли все! И это — прекрасно.

Спасибо за диалог!